Описание
Жизнеописание морпиона по имени Арсен
В самом начале он был лобковым спутником бродяги по прозвищу Элуа Гранжан с площади Мобер.
Во время омерзительного совокупления последнего с мужеподобным существом по кличке Коко Толстозадая Арсен сменил местожительство и разбил палатку в густом и кудрявом амазонском лесу вышеупомянутой дамы. Но там он попал в компанию других, враждебно настроенных мандавошек германского происхождения, которые устроили ему несладкую жизнь. Полное отсутствие у последних чувства сотрапезничества вынудило Арсена бежать из этой болотистой местности и укрыться в усах с проседью старого минетчика Алексиса Махинанса, бывшего работника М.П.С., который неразборчиво относился к источникам утоления своих желаний, как это мило написала Маргарита де ля Пуэнт Дюра* (которую некоторые обозреватели, а возможно конкуренты, прозвали Маргаритой де Скукой).
Поселение Арсена в этих усах стало поворотом в его жизни, ибо впервые он располагал столь ограниченным жизненным пространством и больше не мог резвиться на берегах двух сливных отверстий (не столь освещенных солнечным светом).
Бывший путеец страдал желудочной болезнью, и изо рта у него сильно воняло, что было причиной больших неудобств для Арсена. Он не замедлил перекинуться на шевелюру Женевьев Ардеко, художницы (по выражению Арсена), которая одним вечерком под кодовым названием «я-завеялась» повстречала Алексиса Махинанса в метро и после шестнадцатого виски оценила шутку, которую он ей сделал коленом, и без лишних колебаний сопроводила его в скромное жилище вдовца, где дядек после обычного сеанса дегустации и раззадорившись, вправил ей в тендер очень скромный отросток 13 сантиметров, что в переводе на англосаксонскую систему измерения составляет около 5 дюймов.
Но друг Арсен не стал дожидаться этой эпической фазы, чтобы переселиться вновь. Во время минетной прелюдии он собрал вещички и смотался в золотой треугольник Женевьев. Впервые за свою тайную жизнь бедное животное попало в чистое, светлое и ухоженное место, к тому же, надушенное дезодорантом Азюре из коллекции Эсте Лаудер.
Там он прожил лучшую часть своей жизни, хотя огненный темперамент Женевьев заставлял эту молодую художницу предаваться сладострастию ежедневно, что было для Арсена источником постоянных терзаний. Больше всего его беспокоило не то, что эти (разношерстные) месье катались по его телу, а обильные омовения, которые за этим следовались (Арсен dixit**), и которые каждый раз норовили его смыть и поглотить в бездонных глубинах, хитроумно сконструированных грозными «Жакоб и Делафон», которые для лобковых вшей все равно, что Жанна д’Арк для англичан.
Каждый раз после похождений своей содержательницы Арсену приходилось изо всех сил держаться на своих позициях. Когда она предавалась разврату, он привязывался волоском в самой глубине ее шевелюры. Но источником переживаний зверушки была стадия post coitum***: намыливание. У Женевьев была мания гигиены, и она драила свою сокровищницу до сведения шерсти! Эта практика едва не стоила жизни Арсену, ибо когда он плавал в ракушке Коко Толстозадой, ему были неведомы опасности такого рода. И вот, наконец, траектория Арсена привела ко мне. Ко мне, увы, к его самому большому несчастью! Ибо я стал его роком!
Однажды вечером на званом ужине у одного друга, актера, я познакомился с Женевьев Ардеко. Под утро я предложил проводить ее, на что она дала согласие, сдвинув ноги (очень временно) в прыжке. Разумеется, мы с ней переспали, упоминать об этом — это просто тавтология. И тут бедняга Арсен, по всей вероятности прельстившись моей Мазерати, других мотивировок я не вижу, покинул деликатесную (я знаю, о чем говорю) шерстку Женевьев, отдав предпочтение моему собственному волосяному покрову.
Надо сказать, его присутствие было неназойливым. Иногда я чувствовал слабый зуд, но я относил его за счет небольшой крапивницы, такое раздражение, которое у меня бывает от первой клубники. Но драма была неминуемой для несчастного Арсена.
Иногда жопа — это просто мечта.
Бывают задницы, все равно, что случайные знакомства, но есть и такая, которую желаешь страстно и о которой хранишь воспоминания: попочка-ностальгия, та, в которой весь шарм, все прелести. Та, что сопровождает тебя до самых глубин сна и поджидает в минуту пробуждения, чтобы с самого рассвета окунуть в чары алькова. Неотвязная попка: попка-виолончель, которая изливает тебе свою чудесную музыку прямо в душу, живьем!
Вот и меня однажды вечером позвала к себе попка Мари-Мо, в самый разгар дрючки. Я полировал одну эльзасочку (опять же фрицы у нас этого не отнимут!) Любезная мадмуазель отдавалась а-ля-шаляй-как-валяешь, не выказывая чрезмерного восторга. Она предпочитала быть здесь, а не перед своим Дюбоне, но не более того. Этакое белое мясо, если тебе это о чем-то говорит. Чувства, подключенные к старым добрым 110 вольт. Я же фехтовал высокопробно, рьяно работая самонаводящейся головкой, лысым с круглым воротом, и вот в бреду мне вдруг предстает задик Мари-Мо, жены моего налогового инспектора. Я с ней познакомился шесть месяцев назад у Фошона, где мы попали на хвост (уже символично) очереди за старым порто. Благодаря ожиданию мы обменялись некоторыми соображениями о выдержанных винах. Часом позже мы пили чай. Она назвала свое имя: Ляссаль-Лясераль.
«Как у моего налогового инспектора!» — воскликнул я.
«Это он и есть!»
Нам это показалось столь забавным, что мы тут же отправились в отель Сен-там-где-надо, чтобы сделать трах. Он был столь безумно-изысканным, что нам пришлось повторить. Похождения наши продолжались около двух месяцев. После чего я уехал в командировку черт-те-куда (Кот-дю-Нор) и вот, жизнь есть жизнь, мы перестали встречаться без какого-либо разрыва между нами. Любовь вытягивается как резина, которую слишком долго тянут.
Я считал, что она уже вдали от моих забот. И бум! Ностальгия по ее попке охватила меня как раз в ту минуту, когда я драил эльзасочку. Я быстро задвигаю свой шибер под предлогом, что он мне нужен для срочного дела, и падаю на болтофон.
Мне отвечает Мари-Мо. В такой час это запросто мог быть инспектор. Так нет же, этот мудель находился в провинции. Тадесь я рву к нему домой, а тем временем мадам успевает сменить свой ансамбль Апостроф на почти профессиональное неглиже.
Я ее от него освобождаю в один миг после некоторых приветственных фривольностей. И начинается дрючка на высшем уровне!
Я отдаюсь с такой страстью, что вот уже покоюсь на ложе инспектора, скрестив руки. Когда ты в схватке с любовью, победу всегда одерживает она.
Мари-Мо приходит в себя первой. Прижимается щекой к моему бедру и почесывает мою шерсть в нижней части живота.
Вдруг она застыла. Я слышу шепот:
— Не сон ли это?
— Чего?
— Ты знаешь, что у тебя мандавошки?
У меня не было мандавошек, у меня она была всего одна: Арсен! Дикое животное с грустными глазами.
Вот, значит, Мари-Мо отрывает его от волоска, за который он держался, кладет на ноготь одного из своих больших пальцев и приближает второй с тем, чтобы его раздавить.
Я открываю рот, чтобы испросить помилования для Арсена.
Слишком поздно!
Ужасный крик раздирает мне душу. Нечеловеческий, конечно, потому что его издала мандавша. Арсен мертв! De profundis****, morpioniвus!
* Французская писательница и кинорежиссер. Ее романы, театральные постановки и фильмы изобличают извращенные нравы (прим. переводчика).
** Как говорит Арсен лат. (прим. переводчика).
*** После совокупления лат. (прим. переводчика).
**** De profundis — из глубины… лат. Первые слова псалма 129, который обычно читают перед усопшими (прим. переводчика).
