Ж-л Le monde de San-Antonio № 79, зима 2016-2017.
Доминик Жанро
Очищение желудка и врачевание: Железноводский оракул
Упорство Геннадия Барсукова и его достойная восхищения преданность делу изучения Сан-Антонио заставляют снова думать о понятии литературного чистилища и о его значении. Что становится с произведениями, когда их больше не переводят и не читают? Что с ними становится, когда они начинают сворачиваться клубком на территории одной страны, или в одном возрастном слое? Могут ли они надеяться на то, что развернутся снова, или же они обречены на забытьё, как большая часть напечатанных книг? Должно ли это забытьё охватывать одинаково всё литературное наследие, или же можно ещё сохранить некоторые вершины? Особый выбор, который им руководит, и его деятельность на службе тех изданий, которые он продвигает, это и есть врачевание литературного наследия Сан-Антонио, которым занимается его последний русский переводчик.
«Вот тебе и Кавказ, как говорят в Средней Азии», Сан-Антонио, Отодвинь ногу, я не вижу море, 1982.
Посмеялся бы Фредерик Дар над иронией судьбы переводимых романов Сан-Антонио? Последнее место в мире, где Сан-Антонио ещё переводят, находится в небольшом курортном городе на Кавказе, который пользуется славой благодаря своим… клизмам. В Железноводске Геннадий Барсуков мастерски переводит и распространяет со знанием дела романы Сан-Антонио, рассчитывая на сарафанное радио в качестве промоушна. Этот город хоть и прозаически, но в качестве символа выбрал клизму. Монументальная золотистая скульптура, снабжённая здоровенным наконечником и поддерживаемая тремя херувимами, возвышается в одном из санаториев Железноводска на некотором расстоянии от столика, за которым Геннадий продаёт свои книги Сан-Антонио. Курортники, приезжающие со всей России, могут ввести себе сразу не задорого анналы Сан-Антонио, автора, который не раз славился прозой, которая облегчала естественные отправления.
Я побуждаю к кишечному блаженству, к удовольствию кишки! Я знаю лекарей, которые меня рекомендуют в качестве слабительного без привыкания организма. Моя литература облегчает естественные отправления. Прикинь, после хорошего застолья вместо того, чтобы глотать шипучую соль, ты читаешь несколько страниц Сан-А — и происходит чудо. Газ выходит! Я — типичный слив. У вас вздутие живота, тяжесть, у вас запор или что-нибудь ещё? Быстро, глоток Сантантонио (как они говорят) на ходу. Даже фирма Ферне-Бранка хотела меня обвинить в нечестной конкуренции! Правда! И в E.N.O. мне предложили ассоциацию. Они хотели меня поглотить! Слияние! Слив! Я ответил never [1].
Есть какая-то поэтическая правда в таком необычном предмете, и ещё символическая, и сей предмет к тому же один из предпочтительных аксессуаров в театре Мольера, он символ конца переводческой карьеры Сан-Антонио. Между терапией и вольной шуткой существует Сан-Антонио, раблезианец и комик. Всё для очищения живота, всегда. Кончить литературой лечебного парка, который призван к тому, чтобы подразвлечь курортников, у которых немного затянулся отпуск, это достойно книг Сан-Антонио. Его произведения всегда были неким целебным снадобьем против душевной боли. Если в Сан-Антонио признаются лечебные свойства, то его произведения логически должны иметь своё место в лечебных местах.
На днях или раньше я тебе тоже подлечу твой скрофулёз. Клешню на язву – и ты избавлен от чревосечения! Браво, Сан-Антонио! Рука массажиста вместе с дерзостью. Я уже вижу прекрасное будущее. Ты приходишь со своей гонореей, я тебе щекочу кокетку, и вот ты уже готов к медовому месяцу [2].
[…]
В последних серийных романах упоминаются лечебные места, которые не очень им соответствуют (На балу с тётками, 1990). Сан-Антонио сожалел об атмосфере, которая там преобладает:
Почему на всех широтах, долготах и под всеми небесами как только люди собираются, чтобы получить что-то напоминающее лечебные процедуры, атмосфера там становится жалкой и нагоняет тоску? […], там царит какое-то уныние. Надо полагать, что всё, что более или менее связано с лечением, порождает склонность к болезням?
Благодаря Геннадию и Сан-Антонио, Железноводск, похоже, выглядит по-другому. Этот город и парк напоминают не только о телесном очищении. Они напоминают ещё и о том неизбежном очищении, которое происходит благодаря работе ума, когда ты проводишь время. Железноводский парк вместе с Геннадием в какой-то мере играют роль Вергилия, чистилища, описанного Данте: места искупления и ожидания, а ещё места новых надежд. Сан-Антонио, писатель-комиссар, столь энергичный, ожидает здесь прощения за свою безмерную плодовитость. Но только в России Сан-Антонио находится в коридоре литературного чистилища. Очевидно, то же самое имеет место сейчас и во Франции, где память о нём входит в некий refrigerium (1) для того, чтобы очиститься точечно, а ещё, чтобы получить много заступничества и добрых деяний, чтобы жить дальше. Что же такое литературное чистилище? Этот концепт мало изучен, и всё же он главный в литературной социологии и в истории литературы, и он главнейший для принятия произведений. Жерар Женет даёт по этому поводу справедливое суждение:
Ты сразу понимаешь, что это тюрьма (как только туда попадаешь) по причине физической и моральной темноты, но пустыню ты поймёшь только тогда, когда пройдёшь через неё: если ты в ней остаёшься, это ещё не пустыня, а куча бесцветных костей. Что касается чистилища, смеси тюрьмы и пустыни, оно обычно ждёт тебя после кладбища, и ты не знаешь, надеяться ли на то, что покинешь его однажды в сторону рая, где ждёт вечная слава, или же ещё будешь здесь какое-то время, прежде чем попасть в ад небытия.
Чистилище, вероятно, необходимо для того, чтобы произведение могло умереть при встрече с первой публикой и даже с первыми критиками, а затем возродиться и быть открытым новыми читателями. Очистительная работа, которую проводит Геннадий, уже определяет время нового прочтения Сан-Антонио. Те, кто позднее пожелают его открыть, получат в его выборе прекрасные ориентиры для начала. Или, может быть, достойный доверия выбор, который избавит от бесконечного чтения этих сочинений критиками, которые будут читать его не ради удовольствия, а для детального анализа его стиля. Судите сами:
Берю и некие Дамы
Стандинг, или правила приличия по Берюрье
Сексуальность
Клянусь
Крик морпиона
История Франции глазами Сан-Антонио
Отпуск Берюрье
Старуха, которая гуляла в море
Надо ли убивать маленьких мальчиков, которые упираются руками в бока?
Этот выбор подчёркивает важность вопроса о формате; основная часть романов, выбранных Геннадием, это книги большого формата, четыре — внесерийные, плюс два романа большого формата без обычных героев. Его издательские проекты включают два его последних перевода. Если вопрос даже не возникает относительно выбора автобиографической Клянусь, и если нет сомнений в том, что абсолютно необходим один серийный роман, чтобы иметь представление о том, что собой представляет феномен серии, как объяснить выбор одного названия, а не другого? Почему Крик морпиона (1989), к примеру, а не Морпион’с циркус (1983), этот «патетический роман», в котором Сан-Антонио обращается к своему «уценённому читателю», которого он «так называет», учитывая крайне низкую цену [его] произведений, и где он информирует его о том, что «его романы тиражируются по шестьсот тысяч экземпляров»? Очевидно это зависит от текста и от читателя и, следовательно, от толкования. Но нужно подчеркнуть важность выбора Геннадия; его книги Сан-Антонио, которые он выбирал для перевода в течение десятилетий, это настоящая антология. Если среди них ещё нет других книг Сан-Антонио, которые должны сохраниться в памяти людей, мы будем об этом сожалеть (и Геннадий первым среди всех). Но кто сможет работать так, как он, чтобы открывать их другим, как они этого заслуживают?
(1) Refrigerium (лат.)– прохлада, свежесть; утешение – Прим. пер.
[1] Ça ne s’invente pas (Такое не придумаешь), 1972, с. 60
[2] Bacchanale chez la mère Tatzi (Вакханалия у мамаши Татзи), 1985, c. 59.