Ж-л «Мир Сан-Антонио» № 40, весна 2007
Беседу вел Тьери Фрере
Ассистировал Тьери Дерьен
Тысячи книг лежат на полу, на столах и на полках в уютном домике Мари-Франс в парижском округе. Среди всех этих книг легко обнаружить собрание сочинений Фредерика Дара, чьим ведущим секретарем она была в издательстве Флёв Нуар. В течение пятнадцати лет (1985 — 2000) она была его самой близкой сотрудницей, превратилась в друга, и даже стала доверенным лицом. Выйдя на пенсию, эта подруга Сан-Антонио рассказала нам о чувствительности, гениальности и требовательности человека, который, как она говорит, «останется самым прекрасным воспоминанием в моей жизни».
В каком году ты начала работать во Флёв Нуар?
Я поступила на работу во Флёв Нуар в июне 1974 г. в качестве временной сотрудницы, потому что я должна была там проработать один месяц. В итоге я осталась там на 32 года.
Какая должность у тебя была в то время?
В начале я была секретарем у двух литературных директоров: у Франсуа Ришара, который принимал участие в создании Флёв Нуар, и у Патрика Сири, зятя Фредерика Дара, потому что он женился на Элизабет. Тогда я занималась почтой, авторскими договорами и сотрудничала с переводчиками. Мы получали сотню рукописей в месяц, они проходили читку у независимых читателей. Затем они давали рецензию и ставили оценку. И все работали в одном режиме, как «свои» авторы, так и незнакомые, которые присылали свои рукописи во Флёв Нуар. Если какой-то роман принимался, я заключала договор.
С кем из авторов ты работала?
С такими, как Поль Кени, Лео Мале, Жан Брюс и многими другими. Были в основном французы и немного иностранцев, потому что мы ещё почти не работали с переводчиками. Во Флёв Нуар публиковалось примерно 200 писателей, из которых большинство занимались научной фантастикой. В 1974 г. было три основных направления: детектив, фантастика и шпионаж. В каждом жанре издавалось по семь книг ежемесячно. Это был целый завод. Были и романы общелитературного жанра и коллекция «Ужасы». Чтобы печататься, нужно было обладать двумя качествами: большая фантазия и способность писать быстро.
Ты помнишь тот день, когда ты встретилась с Фредериком Даром впервые?
Я его увидела впервые через несколько месяцев после моего появления во Флёв Нуар в 1974 г. Однажды во второй половине дня я вошла в кабинет литературных директоров, которые работали в одном помещении, нужно было подписать почту. Фредерик был там. Он поднялся, чтобы поздороваться со мной, взял меня за шею и сказал своему зятю: «Слушай, Патрик, а ты мне не сказал, что у тебя такая милая секретарша!» Конечно же, я смутилась, покраснела, быстренько забрала свою папку и вышла из кабинета.
Как вы начали работать вместе?
Перед тем, как начать нашу совместную работу, я часто видела его, он был в окружении своей семьи: Армана де Каро (его тестя), Патрика Сири и сестры господина де Каро, которая занималась его счетами. Если он и появлялся, то ненадолго, потому что когда он приезжал в Париж, он должен был ещё побывать у своего кардиолога и у своего портного. А потом, когда Арман де Каро, затем Патрик Сири ушли из Флёв Нуар, всё получилось естественным образом, потому что несколько месяцев мне пришлось работать с ним и Франсуазой над обложками. А потом однажды мне довелось получить его рукописи. Это было в 1985 г.
Это он тебе их присылал?
В то время авторы ещё не делали ксерокопий своих рукописей. И мне пришлось несколько раз получать их на Лионском вокзале в Париже, где он вручал мне машинописные тексты и, при этом, просил быть с ними как можно аккуратнее. Бывало, что он приносил их сам или присылал со своим шофером. Как только рукопись попадала в мои руки, я тут же делала ксерокопию, а потом читала. И я знала, что, начиная с этой минуты, он с нетерпением ждал моего отзыва, а также отзыва редактора. Ему просто требовалось подтверждение качества его текста, а потом он начинал работать над чем-то другим.
Много ли было корректуры?
Да, но только из-за опечаток, потому что он сам печатал свои тексты. Если встречались повторы, я ему звонила и ставила его в известность, и он доверял мне убирать их самой, но в основном это были небольшие исправления. Вся трудность заключалась в том, чтобы отличить опечатки от его собственных изобретений. Иногда мы просто становились в тупик. Делать корректуру Сан-Антонио было не просто, требовалось много времени, иногда 30-40 часов. Кроме него я работала ещё и с другими авторами. И он никогда не перечитывал корректуру малого формата, зато всегда читал большой формат.
Какую работу ты ещё выполняла с его романами?
Я много работала над обложками. Иногда у него была идея рисунка, но он ещё давал прочитать роман художнику, и тот делал несколько вариантов, которые я отправляла Фредерику. Он возвращал их со своими замечаниями, мы их обсуждали, а ещё мы работали над обратной сторонкой.
Это был период, когда он писал больше всего?
В семидесятые годы и до конца восьмидесятых, когда я с ним работала, он иногда приносил до десяти романов в год: шесть романов Сан-Антонио, и ещё книги, на которых он ставил имя Фредерик Дар. Это был идеальный автор, потому что он представлял рукописи в тот день, когда от него их требовали. Он был очень обязательным и передавал свои тексты день в день. Я была поражена скоростью, с которой он работал. Не имея готового сюжета для своих романов, он работал без плана. Когда он вышел из больницы в начале 2000 г., он мне сказал: «Я тебе напишу деревенского Сан-Антонио». И всё. Это был «Злаковый киллер«.
Ты почувствовала, что вы стали почти сообщниками?
Я это заметила, потому что он часто звонил мне, чтобы поделиться своими мыслями и, в особенности, когда он был не в настроении. Он никогда не занимался разбирательством своих текстов, мы больше говорили о жизни, о том, что шло хорошо, но больше о том, что не шло. И так мы говорили минут двадцать-двадцать пять. Затем он говорил: «Так, мне стало легче, теперь день пройдет хорошо«, и мы клали трубки. Часто он был очень грустным. Я помню, как во время ужина он мог быть очень весёлым, участвовал в разговорах, а потом, в течение одной секунды его глаза гасли. Он был уже не с нами, он был в другом мире, и никто не мог его оттуда вытащить. С ним пытались говорить, но он не отвечал, его здесь не было.
Как ты объяснишь эту его потребность говорить и, тут же, умолкать полностью и надолго?
Больше всего ему надо было кому-то высказаться, как угодно. Этот человек жил в золотой клетке, он очень хорошо зарабатывал, но он нуждался в том, чтобы кому-то открыться. И когда он не мог это себе позволить со мной или со своей семьей, он писал. Писать — это было для него терапией. Если бы он не писал, он бы прожил недолго, для него это было единственным спасением. Я помню, когда он приезжал в Париж без своей пишущей машинки, он держался два дня. На третий день он сходил с ума. Когда он уезжал в путешествие, он находил способ обзавестись машинкой. Он должен был писать. Франсуаза со мной согласна: если бы он не мог писать до конца своих дней, он бы покончил собой.
Когда он бывал в Париже, были ли случаи, чтобы вы уединялись, только вы двое?
Конечно, он заходил в мой кабинет только для того, чтобы увидеться со мной, просто так. Представляете, какая революция была в коридорах, когда он был здесь. Я ему говорила: «Вам нужно ещё зайти к директору, Фредерик«, а он мне говорил: «Мне никого не нужно, я хотел увидеться с тобой, и всё«. Тогда мы говорили какое-то время, и он уходил. Ему было хорошо. Это правда, он много говорил со мной. Франсуаза мне призналась, что с ней иногда он целыми днями мог не проронить ни слова.
Ты не думаешь, что в то время Франсуаза могла испытывать чувство ревности из-за ваших личных отношений?
Да, конечно. Когда я читала его романы, я прекрасно понимала, что Фредерик был очень неравнодушен к женщинам. Я сразу поняла, что Франсуаза могла допускать какие-то мысли в отношении женщин его окружения, тем более что он пользовался своим обаянием. Когда он смотрел на женщин своими красивыми голубыми глазами, он раздевал их своим взглядом. И я должна сказать, что я чувствовала себя очень неловко. Что касается интимных отношений, которые могли возникнуть между нами, я всегда считала их недопустимыми, потому что я испытывала к нему слишком большое восхищение, уважение, как впрочем, и к его семье. В течение пятнадцати лет я так и не смогла ни разу назвать его на ты, хотя он просил меня об этом не раз. Я просто не могла. Он смирился с этим, потому что мы работали вместе, но с другими он всегда проявлял недовольство, если к нему не обращались на ты. Я к нему испытывала восхищение и как к писателю, и как к человеку. Ежедневно он спрашивал меня по телефону: «Мари-Франс, ты счастлива?» Я чувствовала, что ему это было небезразлично… (Её глаза становятся влажными).
Он так тебя любил?
Да. Как отец свою дочь. В тот год, когда я стала жить с кем-то другим после развода, он повстречался с мужчиной, с которым я была. Глядя ему прямо в глаза, и самым серьезным тоном он ему сказал: «В твоих интересах сделать её счастливой«. Сколько раз он меня спрашивал: «Ты счастлива? Тебе хорошо с ним в постели?» (именно так!) Он так себе представлял жизнь: он хотел, чтобы я была счастливой, чтобы я была цветущей.
Ты была рядом с ним, когда он приезжал в Париж для продвижения своих романов?
Да, я очень часто составляла ему компанию, когда он появлялся в Париже, в частности, когда он выступал на телевидении в передаче «Только здесь«, которую вели Дешаван или Де Кон на Канале +. Ещё ему нравилась передача Экслибрис, которую вёл Патрик Пуавр д’Арвор, но вообще-то он не любил съемочных площадок. И когда он там появлялся, он поднимал всем настроение, но сам чувствовал себя не лучшим образом. Часто я садилась среди публики, и он искал меня глазами как поддержку посреди площадки, где он выглядел несколько растерянным. Он немного боялся вопросов, которые ему могли задать, и ещё я чувствовала, что он был очень плохим продавцом своих книг. Он не мог о них хорошо рассказать, ему было всё равно. Когда передача заканчивалась, мыслями он уже был не здесь. На радио он выглядел лучше, потому что там ему давали время лучше выразить свои мысли.
Каким он представлялся в глазах читателей?
Конечно же, другим. Многие читатели были удивлены, когда видели его по телевизору, он был не таким комичным, как они думали. Фредерик не был комичным, такова была действительность. И он знал об этом, потому что главным для него было смешить своих читателей. Часто он мне говорил: «Вот увидишь, я выдам что-нибудь смешное«. Конечно, юмор был, но фон оставался черным. Даже «Английская няня» вышла с мрачной аннотацией. Он с болью писал «Наполеона Первого«, потому что там не было обычных действующих лиц, ему это было не по душе. Я ему посоветовала вернуться к ним, и он снова взялся за Берю, и дело пошло.
Как он реагировал на успех?
Он всё время был в сомнениях. Его постоянно мучил вопрос, почему у него был такой большой успех. Он всё время обвинял себя, сомневался в себе. Он мне не верил, когда я ему говорила, что его творение вне времени, что его книги будут продаваться ещё полвека после его смерти. Сейчас я вижу, что была права, потому что переиздания идут хорошо среди читателей нового поколения.
Его узнавали на улице?
Это было что-то невероятное. Он пользовался популярностью не меньше, чем артисты кино, и люди относились к нему с большим уважением. Однажды вечером, когда мы вышли после его интервью на радио, нас остановил один молодой фотограф, который во что бы то ни стало хотел поснимать Фредерика, потому что он собирался стать профессиональным фотографом, то есть, продавать впоследствии свои фотографии газетам и журналам. Фредерик отказал ему, потому что он был слишком уставшим, но он назначил встречу молодому человеку на следующий день в определенный час, чтобы посвятить ему несколько минут, и он сдержал обещание. Молодой человек сделал свои фотографии, и Фредерик сказал мне впоследствии: «Тем лучше для него, Мари Франс, если это поможет ему сделать начинание в жизни«.
А как он реагировал на критику, которая появлялась в прессе?
Он не любил её, поэтому мы скрывали от него ту критику, которая могла нанести ему рану. Он прекрасно понимал, что невозможно нравиться всем, несмотря на огромное число его читателей. Арман де Каро мне передал таблицы, в которых он вёл статистику его изданных книг по названиям, и я её продолжила. Без преувеличений, первые романы продавались в разных изданиях по 800 000 – 900 000 экземпляров. Больше всего было продано книг «История Франции«, три миллиона экземпляров. Даже книги под именем Фредерика Дара продавались тиражами не менее 500 000 экземпляров.
Он получал много писем?
Огромное количество. Первое время я пересылала ему всю почту, не открывая, но под конец, когда у него накопилась усталость, мы стали вскрывать конверты, и, в зависимости от содержания писем или просьб, мы давали ему то, что считали нужным. Правда, он отвечал не всем, потому что некоторые письма были на две-три страницы, часто очень восторженные от людей, которые его благодарили помимо прочего за то, что он помог им преодолеть какую-то трудность или выйти из депрессии.
Он говорил, что испытывал муки, когда писал?
Разумеется, ему было гораздо легче писать романы для крупноформатных изданий, чем маленькие Сан-Антонио. Вполне понятно, что он должен был давать продолжение жизни своим героям. Я знаю, что про комиссара он писал не так быстро, чем истории для крупного формата.
Было ли у него иногда желание бросить писать, и говорил ли он тебе об этом?
Мне кажется, было время, когда он мог сказать «я бросаю», но он без этого просто не мог. Признаюсь, однажды он хотел бросить Сан-Антонио и посвятить себя только крупному формату с его собственным ритмом. Но у него возникли сложности с издателем, он должен был соблюдать договора, он оказался в тупике, ему пришлось выполнять принятые обязательства. Его книги продавались многотысячными тиражами, но он настолько выдохся, ему даже пришлось создать новый персонаж, пса Салями, чтобы немного вдохнуть свежего воздуха.
Была ли у него полная свобода писать, или он испытывал какие-то ограничения?
Недавно я прослушала вновь разговор, который у него был с Клодом Вилье на «Франс Интер«, и он там позволил себе некоторые откровения. Он сказал, что Франсуа Ришар, литературный директор, убирал многие вещи в его книгах, очевидно, по указанию Армана де Каро, который довольно часто требовал смягчить некоторые фрагменты в первых «Сан-Антонио». Кстати, посвящение в «Берю и неких дамах» так и звучит: «Моему другу Франсуа Ришару, от которого я получил столько солидных трепок!»
Черпал ли он идеи в своем воображении, или же чаще всего ему их давала сама жизнь, новые люди?
Когда ты немного знаешь его личную жизнь, ты замечаешь, что некоторые случаи из его жизни время от времени проявлялись в его книгах. Это ни для кого не секрет: когда ему приходилось сводить с кем-то счеты, он не сдерживал себя. Он был довольно жестким с теми, кого не любил, в частности, с теми, что крутились возле него из корысти. После ухода Армана де Каро он был очень-очень грустным, потому что его преемники его не любили, и ещё меньше они любили его книги. Это тоже была одна из причин, по которой он звонил мне часто. Чтобы не иметь дел с другими. Он очень страдал оттого, что в его издательстве его не любили.
Была ли у него какая-то черта характера, которую мы не знаем, и о которой ты могла бы рассказать?
Он заводился с полоборота. И я была очевидцем гомерических сцен в конце 70-х годов, когда он был лишён права смотреть обложки, о чём даже было специально помечено в договорах. Иногда он мог увидеть обложку только когда получал книгу у себя дома. Я охотно поделюсь с вами, что Патрику Сири приходилось получать колоссальные взбучки. Но с тех пор, как мы начали с ним совместную работу, всё пошло по-другому. Я убедила издателя в недопустимости того, чтобы книги Фредерика выпускали, даже не спросив его мнения об обложке. И ещё он ужасно злился из-за фраз-зацепок на рекламных стендах, где выставлялись его книги, и всё потому, что эти люди, работавшие в службе маркетинга, совершенно не знали его творчества. А однажды он вышел из себя, увидев, что одна редакторша полностью переделала его рукопись. Франсуаза мне призналась, что в тот день он чуть не умер!
Как известно, он был очень великодушным в личной жизни, а был ли он таким в делах?
Всё очень просто. В 90-е годы, когда выходило какое-нибудь крупноформатное издание, он приглашал в ресторан в Париже всех представителей «Флёв Нуар» во Франции, которые оказали содействие в продаже и продвижении данной книги. Он заказывал стол в Фуке’з на Елисейских Полях для всех этих людей, которые, как он говорил, «проституируют, чтобы продать мои книги«, и каждый раз было восемьдесят человек. И он поднимался и говорил несколько слов благодарности каждому. Что касается вечеринки, которую он организовал по случаю выхода в свет «Словаря Сан-Антонио«, это был великий день. Он пригласил всю прессу, всех директоров радиопрограмм, всех известных людей с телевидения, лучших журналистов, патронов газет в ресторан Лассер в Париже. Неожиданно с потолка ресторана спустилась огромная сетка, в которой было несколько десятков этого издания, которые он раздал всем приглашенным с личным посвящением для каждого. В этом был весь Фредерик.
Он говорил о своих друзьях?
Он очень часто говорил о Робере Оссейне, конечно, и ещё я узнала, насколько он был привязан к Антуану де Кон. Несколько лет назад в одном азиатском ресторане, во время одного из таких ужинов, на которые он приглашал всех, Антуан сидел рядом с ним. Люди покидали стол один за другим, и когда все ушли, они остались одни единственные за столом, они сидели оба с грустными лицами, молча, в течение долгих минут. Этот их меланхоличный вид был очень волнующим.
Будучи больным и очень уставшим, продолжал ли он звонить тебе?
Вообще, он никогда не переставал звонить мне. Однажды он позвонил в тот момент, когда выходил из такси, которое доставило его из больницы после его первой операции на сердце. Он сказал мне, что он пережил много страданий, но он был рад тому, что возвращался домой и мог продолжить писать. Но он испытывал такую усталость, что не мог садиться ежедневно за свою машинку и писать «Злакового киллера«. Они сочиняли эту историю вместе с Патрисом, но Фредерик уже не мог садиться за свой рабочий стол. В общем, книгу писал Патрис.
Наверное, ему пришлось писать в замедленном темпе в последние десять лет своей жизни?
Конечно, он был изнурён. Он писал не больше трех Сан-Антонио в год. Когда он создавал книгу большого формата, он мог ещё написать одну маленькую, он писал уже не так быстро. Он садился за свою машинку всё позднее и позднее, тогда как на протяжении многих лет он появлялся там в 8.00.
Из всех ваших разговоров был ли такой, что запомнился тебе больше, чем другие?
Я помню, как за несколько месяцев до его смерти мы работали с ним над окончательной шлифовкой «Наполеона Первого». Он был в больнице под надзором медсестры за несколько минут до операции. Ему собирались ввести наркоз, но он ещё говорил со мной по мобильному, и вдруг он мне говорит: «Мари-Франс, представь, медсестра меня сейчас бреет полностью. Ты представляешь?» Он мог юморить до конца.
Впоследствии Франсуаза тебя информировала о его состоянии здоровья?
Да, мы с ней помногу разговаривали на протяжении нескольких недель, и я понимала, что он уже не поднимется. Кстати, мне сообщила о его смерти не Франсуаза, потому что он хотел, чтобы об этом стало известно только после похорон. Мне позвонила Сюзанна Бофис, подруга детства Фредерика, я тогда находилась в Бретани. Я ещё помню, что по мобильному я никак не могла дозвониться в его дом. И тогда я вышла и пошла к высокой липе в моем саду, и вот под этим почти столетним деревом я и узнала о смерти Фредерика. Я сразу подумала, что он, наверное, подождал, когда я не буду на работе в Париже, и только тогда ушёл. Зная, что он не мог писать, мы всё же продолжали с ним работать, я считаю, что это прекрасно.
Какими были твои шесть последних лет во Флев Нуар?
Ужасными, потому что я сказала Фредерику, что закончу свою карьеру вместе с ним, что без него я не смогу оставаться во Флёв Нуар. Я там оставалась до 2006 года в силу обстоятельств, но всё было совсем по-другому. Была ужасающая пустота. Я по-прежнему оставалась в своем кабинете, в окружении его книг, его портретов, я ничего не меняла в своем обычном декоре, но мне было очень, очень плохо.
Как ты считаешь, в каком из его романов он дает нам свой настоящий портрет?
Я читала по нескольку раз все его книги, интервью и несколько биографий, но книга, в которой он предстаёт таким, каков он есть, книга, которую нужно читать вновь и вновь, чтобы узнать, кем был Фредерик, это «Нужно ли убивать маленьких мальчиков, которые упираются руками в бока?«. Это шедевр искренности и души.
Беседу вел Тьери Фрере
Ассистировал Тьери Дерьен
Перевод Г. Барсукова