«Спасибо Вам за то, что благодаря Вашим книгам, мы ещё остаёмся читающими людьми». (Телеведущая в адрес Сан-Антонио).
«Невезение, когда в 1949 г. я приехал в Париж, где после Освобождения журналы цвели как маргаритки, оказалось, что мой поезд пришёл с опозданием. В редакциях был комплект.
«Пишите, мы вам ответим»…
Было ли это в действительности невезением? Если бы я стал журналистом, я продолжал бы писать книги, потому что не могу не писать. Как только моё материальное положение было обеспечено, я мог бы попытаться сочинять приличные книжки. Я бы нацелился на бело-красную обложку «Галлимара» и я бы попытался сорвать «Гонкура» или «Энтералье»[1]. И я бы, наверное, прошёл мимо самого себя, потому что никоим образом не смог бы высказать тысячной доли того, что сказал в сотне с небольшим книжек, которые написал, чтобы заработать на жизнь. И я бы сказал это напыщенным слогом. Я сказал бы это, предварительно почистив обувь. Я бы побрился, прежде чем писать, как многие и многие, которых я знаю, и которые стали для меня теми, кого читать невозможно». (Сан-Антонио, «Клянусь»)
[1] «Гонкур», «Энтералье» ‒ литературные премии. ‒ Прим. пер.
«…По-вашему, это плохо, если вы излагаете свои мысли, развлекая? Для меня «литературный роман» ― это нечто тусклое, скучное, склеротичное. У меня такое впечатление, будто я вновь читаю одно и то же и герои одни и те же. Их модернизм выглядит по-детски. Теперь они дают немного секса, немного шлюх, немного педерастии, чтобы не отставать от моды (…) Жизнь ― это нечто другое». Сан-Антонио.
(Ф. Ривьер, «Жизнь Фредерика Дара, или Частная жизнь Сан-Антонио», Флёв Нуар, Париж, 1999 г., с. 245).
«Если писатель не чрезмерен, это значит, ему нечего сказать; большинство моих собратьев пишут так, как их супруга готовит чай. Они «готовят» книжки, тогда как книга — это бомба, которую бросают людям в лицо».
(Сан-Антонио, «Надо ли убивать маленьких мальчиков, которые упираются руками в бока?«, Флёв Нуар, Париж, 1984 г.)
«…Надо всё же сказать, главная, фундаментальная разница состоит в том, что я могу писать как они, не переставая говорить по телефону и обмакивая свой круассан в кофе со сливками, тогда как они, такие серьёзные, бледные, серые и церемонные не способны писать так, как я». (Сан-Антонио, «Бейсбол в Боле«, Флёв Нуар, Париж, 1980 г. )
«Вы читали «Драму толстого человека»? Нет, навряд ли. Беро ― это затерто, вышло из моды, ушло из природы. Папина литература! Их целое множество прославившихся до войны (временно считающейся последней) и ушедших в мир иной. За исключением Селина, который идет в гору и который будет расти, потому что он сумел сделать лучше, чем писать книги: он создал литературный крик. Ну а что же другие? Жироду, Жид, и уже Кокто, и вскоре Мориак, и почти Клодель ― это уже прошлое, отжившее, в архив! Их томят на медленном огне. Когда-нибудь позднее, они, возможно, снова выйдут на поверхность. Трудно сказать, когда. Это зависит от множества факторов и от их способности звучать. Литература ― это флот, который меняет цвет, скорость, водоизмещение в зависимости от временной географии. Есть писатели войны, писатели мира, писатели пука (как я) и философы. Философов увековечивают на факультетах, но честные строители фраз, скрупулезные бумагомаратели, можно не сомневаться, обречены на забвение. Вместе с их славными останками предают земле их творения. Их стихи тоже тихи. (Сан-Антонио, «Берю и некие дамы»).
«Вывод — остаётся только стиль, чтобы оправдываться. Меня всегда поражало, что девянонто (я выражаюсь в швейцарских франках) процентов моих собратьев по перу ещё не поняли эту элементарную истину. Пусть они продолжают собирать свой миленький конструктор Lego и напрягают клетки, чтобы изменить форму своего макета. Вот из-за этого я и не могу их читать. Иногда я просто хочу кое-что довести до собственного сведения. Ладно, я их покупаю. Открываю. Что-то урчит. Есть мастерство, душа. А потом вдруг механичность бросается мне в глаза, и я бросаю. Как я ни борюсь с собой, цепляюсь за их трупы, за их приблуды, жар перипетий, они срываются с моей соображалки, и я снова принимаюсь перечитывать Мемуары Казановы, или Смерть в Кредит, Путешествия Гулливера или же несравненные маленькие объявления во «Французском Охотнике», просто шедевры!» («Берю и некие дамы»).
«В плане метафор авторы не часто обновляют содержание. Берут всё те же и продолжают. Они присваивают себе кучу метких выражений, высекают их в мраморе и пользуются ими чаще, чем своими жёнами. Они себя не утруждают; они вьют собственное гнёздышко из прозы своих великих предшественников и лишь выкакивают иногда свой соус с комочками. Их Литтре-ратура[1] — это белёсый соус на холодных кусочках. Рагу из мелко порезанных прилагательных и глаголов, хорошо согласованных, чтобы легко усваивалось. Тары-бары, тартарары и кукареку с куриным помётом. Всё просто, я уже не могу их читать. Даже себя я не терплю, я слишком податливый, слишком умеренный, слишком покорный, мои когти обрезает маникюрша, а крылья — бумагорезальная машина. Мои сочинения, что ни говори, это всего лишь сгорбленный скелет моих мыслей. Я себя стыжу за то, что не отваживаюсь на большее. Заметьте, я создаю неплохой фон, но я не на короткой ноге с самим собой. Когда-нибудь я умру на куче зародышей моих добрых замыслов, и мы будем гнить с ними вместе. Мы станем одним единым удобрением. Одним! Моя бесполезность меня разрушает, и я разрушаюсь в ней. Если ты говоришь не всё, ты не говоришь ничего! Если убрать все сучки и задоринки и все мои выступления, от твоих Сан-Антонио ничего не останется. Вообще-то останется: немного ветра. А что, ветер — это наш отец кормящий. В нём много семян, он живителен. Благодаря нему на атоллах вырастают кокосы. Пусть моё семя улетает вместе с семенами растений, которые попадают за моря и в птичий желудок, чтобы состояться». (Сан-Антонио, «Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз»).
[1] Литтрé — толковый словарь французского языка по имени его составителя. — Прим. пер.
«Вы не находите странным то, что П. Д. Ж. круизной компании носит имя Оскар Абей? Честно говоря, такое бывает только в моих книжках. Вот по этой причине, вероятно, некоторые упорно не принимают их всерьёз. Они меня отвергают, эти тухляки. Ругают меня. Сан-Антонио? Фу! Какой вульгарный, какой пошлый! Пишет сально, тиражирует сильно. Испытывает наше терпение! Бывали случаи, когда от его книг разыгрывалась крапивная лихорадка. Моя проза инфекционная, она вызывает понос у тех, кто страдает запором. Через неё надо перешагивать, даже обходить стороной, если есть время. Сжигать эту еретичку. Стыдить тех, кто продолжает её потреблять. Бойкотировать. Бойскаутировать. Клеймить. Да и что это за персонаж? Он вообще-то за или против? Что у него в голове? Он случаем не экстремист? Я вам скажу, у него просто мания убивать своих героинь и боготворить свою мамочку. Всё очень просто: он даёт в глазок, ваш прекрасный комиссар. Шевалье луны! И потом этот бзик давать нелепые имена своим персонажам: братья Алекс Терьер и Ален Терьер, к примеру. На что это похоже? Он весь состоит из стёба, этот Сан-А. Карать его, кастрировать (когда будет ехать через Кастр, он не проскочит!). Обложить предписаниями, принять меры (мерки пусть его портной снимает). Выслать его, вымарать касторовым маслом. Надо осушить его ручку. Написать на него донос. Объявить непотребным. Устыдить в том, что он существует. Выхолостить его стиль, чтобы он прекратил множить свои доморощенные неологизмы, этот разрушительный нарушитель! Поставить его в серый ряд послушных, покорных. Научить его спрягать глагол «идти», этого паршивца, который всё время ставит ловушки. Пусть он склонится! Пусть смирится! Пусть говорит «Мой гениальный» вместе с остальными. Пусть он пялится на баб не больше двух раз в неделю, по-буржуазному. Пусть ходит в церковь и в цирк. Короче, пусть перекуётся: расчленяйтесь, мы вас подождём!»
(Сан-Антонио, «Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз«).
Пьер Мами:
Согласен, Вы поёте хвалу твари и плоти. Это как будто новый Рабле в своём роде. Но мне бы хотелось, чтобы эта мощь, эта сочность, эти образы служили ещё и другому. Скажем, интрига ― это некий предлог, чтобы сказать то, что Вы хотите сказать. Мне бы хотелось, чтобы время от времени встречались страницы, где автор восхищается рукой младенца или пением птиц. Но в книгах Сан-Антонио я этого почти не вижу! Жаль, ведь у Вас такой талант. У Агаты Кристи, я считаю, есть прекрасные описания, которым она всегда находит место.
Фредерик Дар:
Моё восприятие Агаты Кристи не находит такого восхищения, как у Вас: я считаю, что это чашка чая для тех, кто любит чай. Я пишу в таком жанре, который не очень сообразуется с пением птиц и рукой младенца. То, что меня интересует в детективной литературе, это возможность раскрепощения. Она позволяет мне быть как проливной дождь и доходить до языковых крайностей, создавая динамичный сюжет (неважно какой), вставляя в него несколько пикантных страниц, не порнографических, а галльских ― и разница между ними, по моему убеждению, это самое главное. Я стараюсь дойти до читателя. Поэтому я свободен, или, точнее, я за свободу. Я могу устраивать скачки, я могу сказать всё.
(Фредерик Дар «Как мужчина с мужчиной» (книга-интервью с епископом Мами), Мартен Мишель, Фрибур, 1984 г.
.«…Критерий земной очень разнится от критерия надземного, или высшего. Святошество и приторная, часто лицемерная доброта не будут признаком величия духа. Вернее судить о высоте духа по его терпимости, вмещению и великодушию, а также и по действенному противлению злу».
«Письма Елены Рерих», 31.07.37.
«…С ним я понял, что под маской детективного романа можно говорить обо всём: о том, что любишь, и о том, что ненавидишь. Благодаря Сан-Антонио я узнал о людях, о мире, в котором мы живём, и о жизни вообще больше, чем во всех школах, в которых я учился! Я прошёл юность и вырос с книгами Сан-Антонио. Я смог вынести воинскую службу благодаря этим книгам».(Паскаль Кандия, Ж-л «Мир Сан-Антонио», №53).
― Тебе приходилось что-нибудь услышать от читателей Сан-Антонио?
― Недавно один молодой человек сказал мне в Сен-Шефе: «Я живу здесь благодаря Вашему отцу. Я погряз в преступности и наркоте, и, благодаря этим книгам, я увидел жизнь по-другому. Моя жизнь изменилась».
А ещё один парень, который держал видеоклуб, сказал мне: «Я вышел из тюрьмы, и у меня всё наладилось, потому что в тюрьме я читал книги Сан-Антонио».
(Абдель Дар, ж-л «Мир Сан-Антонио», №65, с. 28).